могучий талант Шолохова быстро перерастет рамки даже самых лучших и даровито запечатленных, но пока все-таки событийно и философски ограниченных сцен вздыбленного революцией Дона.

Понимая это, учитель решился как бы на всякий случай высказать некоторое опасение. Догадываюсь, что этим он хотел подтолкнуть молодого писателя не останавливаться на достигнутом и идти, и идти — как бы ни было трудно — к новым вершинам творчества. Сказал же следующее: «И все же его жадно подкарауливает опасность: он может не развернуться во всю ширь своего таланта».

Однако опасение это высказано вовсе не для того, чтобы подвергнуть юного друга мукам сомнений. Серафимович уверен в оценках на будущее: «Но молод и крепок Шолохов. Здоровое нутро. Острый, все подмечающий глаз. У меня крепкое впечатление — оплодотворенно развернет молодой писатель все заложенные в нем силы. Пролетарская литература приумножится».

Ждать пришлось недолго.

Рубрика дополнений

Читателям книги, вышедшей в комсомольском издательстве, уверен, интересно знать о той роли, что сыграла в начале писательской жизни Шолохова комсомольская печать. Печатается в газете «Молодой ленинец», в журналах «Журнал крестьянской молодежи», «Комсомолия», «Смена». Уже упомянутый первый сборник издан под рубрикой «„Библиотека рабоче-крестьянской молодежи“ под общей редакцией МК ВЛКСМ».

«Тихий Дон»

1927 год. На столе главного редактора «Октября» новая рукопись (сколько же их каждый день!..). На первом листе теперь уже хорошо знакомая фамилия — крестник. Вот только вместо строчки со словом «Рассказы», как это могло бы привычно ждаться от автора двух книг рассказов, стояло: «„Тихий Дон“. Роман».

Серафимович усаживается за чтение. Очевидцы оставили для нас память о том, как это происходило: «Нелегко было старому писателю прочесть ее. Шолохов, малоопытный в редакционных порядках, представил рукопись, переписанную на машинке совсем без интервалов. Строка лепилась к строке, одна налезала на другую — сплошное месиво букв…»

Чем же — каким приговором — заканчивается чтение? Сохранились воспоминания: «Однажды, когда мы пришли к нему (к Серафимовичу. — В. О.), на лице у него было выражение радостное, праздничное. Молодые искры сверкали в глазах. Он ходил по комнате и говорил возбужденно:

— Вот это силища! Вот это реализм! Представьте, молодой казачок из Вешенской создал такую эпопею народной жизни, достиг такой глубины в изображении характеров, показал такую глубочайшую трагедию, что, ей-богу, всех нас опередил! Пока это только первая часть, но размах уже виден».

Еще воспоминания. У Серафимовича дома по случаю праздника — 10-й годовщины Октября — советские и иностранные писатели. Им он представляет одного своего гостя, которого никто, даже москвичи, пока еще не знает: «— Рядом сидит большой писатель. — И он повернулся к молодому человеку, который весь вечер просидел молча и у которого только по его сияющим глазам можно было понять, что ему хорошо вместе с нами. — Он мой земляк. Он тоже с Дона. Он моложе меня более чем на сорок лет, но, я должен признаться, во сто крат талантливее меня… Имя его еще многим не известно. Но через год его узнает весь Советский Союз, а через два-три года — и весь мир… С января мы будем печатать его роман. И тогда вы попомните мое слово».

Да, это был автор «Тихого Дона». Пока рукописи.

Но, как выясняется, отнюдь не безмятежной, несмотря на слово главного редактора, была работа в редакции с романом. Как говорится в народе: «У наших судей много затей». Одних пугает объем — только в первой части 20 печатных листов. Других настораживает могучая широта и острая партийная правдивость видения гражданской войны. В этом отзвуки не только проявляемой в тогдашней литературной борьбе вкусовщины, но главным образом далеко не безобидных политических столкновений. Это доктринеры-рапповцы пытаются захватить литературную власть и заставить каждого творить по рапповским рецептам.

Смелую новизну (точнее — новаторство) шолоховского детища в самой колыбели, видимо, было суждено принять и поистине смелому человеку. Судьба, обстоятельства, история распорядились, что этим человеком станет писатель-коммунист Серафимович. Его заключение предельно категорично — это приказ: «Печатать роман без всяких сокращений».

1928 год. С январской книжки «Октября» «Тихий Дон» входит в классику, в сокровищницу мировой культуры!

Так сбылась мечта старого литератора, что с огромным нетерпением желал, предчувствовал и торопил рождение в молодой, всего десятилетней советской прозе такого таланта, который бы смог стать вровень с лучшими мастерами отечественной классики всех времен: «В старое дореволюционное время были громадные столпы колоссальной творческой силы, и они определяли собой литературу… Может быть, Шолохов и развернется в такую громадину…»

Правда, высказано это не без оттенков некой предположительности. Такова самая первая реакция на роман. Пройдет немного времени, он вчитается в «Тихий Дон» полной мерой своего писательского и редакторского опыта. И тогда от налета былой предположительности не останется и следа: «Я должен вам признаться, что это единственный писатель, которому по-настоящему судьба, можно сказать, целый ворох наклала творческих сил. Вот наш брат сидит, погрызет, погрызет перо, напишет, взвесит… А ведь у него как на черноземе прет. Он с трудом ходит, потому что он перенасыщен образами. Это огромный писатель».

И сейчас, и все последующее время автор прославленного «Железного потока» не устает повторять, что Шолохов — «это художник божьей милостью», что он «истинный, очень большой художник», «крупнейший художник-реалист», «самый сильный, самый талантливый из всех нынешних советских писателей», «огромное дарование», «это он создал книги мирового значения».

Конечно же, А. С. Серафимович не был одинок в признании романа и в прозорливо высочайших оценках ему. Тысячи и тысячи одобрительных писем читателей устремились в Вешенскую или в редакции газет и журналов. Появляются и первые положительные отклики в прессе. Горький проявил свое отношение: «Шолохов, судя по первому тому, — талантлив. Каждый год выдвигает все более талантливых людей. Вот это радость. Очень, анафемски талантлива Русь». М. И. Калинин, «всесоюзный староста», как любовно и уважительно называли его в народе, тоже высказался: «…Шолохов. Его „Тихий Дон“ я считаю нашим лучшим художественным произведением». Нарком культуры А. В. Луначарский поддержал. И еще, и еще…

Заветы: учиться у ученика

Новое время вызвало необходимость новых идейно-творческих категорий, которые смогли бы сформировать талант и возвысить его до особого в мировой литературе уровня. Раздумывая о том, что сможет обогатить и приподнять шолоховское творчество с самого его начала, Серафимович давал такие советы: молодой писатель должен войти «в самую толщу пролетариата», «впитать в себя… его движения, его волю, его борьбу», должен суметь «всосать в себя учение великое коммунизма, проникнуться им…», иначе он «не даст полотен, которые мог бы дать».

Вполне может быть, что Серафимович улавливал в романе некоторое влияние —